…В тот вечер в Петербурге она пришла на «Центральную станцию по борьбе с бытом» — телегинскую квартиру, там он увидел ее впервые, она показалась ему прекрасной, как весна. Щеки ее горели, ей было тепло в суконном черном платье. Комната, где на досках, положенных на чурбаны, сидели поэты, участники «великолепных кощунств», наполнилась нежным запахом духов. Слушая заумные стишки, она опустила подбородок на кулачок и мизинцем трогала чуть-чуть припухшие, капризные губы… Стул, на котором она сидела, он унес потом к себе в кабинет…

Все это вспыхнуло в памяти между двумя ударами сердца. Все громче оно стучало у Ивана Ильича, как сторож в полночь: очнись! Но эта женщина на табурете — в ногах кровати — не могла же быть Дашей! Не шевелясь, он жадно глядел на нее сквозь щелки век… Должно быть, она заметила это и вся подалась вперед…

— Сестра,  — позвал он,  — сестра! ..

И, широко раскрыв глаза, приподнялся… Даша сорвалась навстречу ему с тревожным, слабым, счастливым криком… Он схватил ее за плечи, за спину, будто страшась, что растает видение… Это была Даша, худенькая, хрупкая, живая! Он прижимал к себе ее лицо и чувствовал, как дрожат ее губы, все тело ее вздрагивало… Он взял ее голову и отстранил, чтобы глядеть в ее любимое, всегда новое, всегда неожиданно прекрасное лицо. Она повторяла с закрытыми глазами:

— Я с тобой, все хорошо, все хорошо…

Он стал целовать ее рот, уголки ее рта, где страдания проложили две ниточки, ее закрытые глаза.

— Теперь успокойся, успокойся, Иван, милый,  — шептала она,  — я никуда не уйду, я — с тобой навсегда, навсегда…

К вечеру все село знало, что у вдовы-бобылки, Анны Трехжильной, в хате сидит какой-то человек, который догнал Надьку Власову на улице и сказал ей: «Пришел вас веселить, я поп с красной стороны…» Женщины все, старые и молодые, этому поверили. У Надьки язык заболел рассказывать то же самое, как она несла ведра, и еще у нее было будто предчувствие, он и окликни: «Надежда! » («Да батюшки,  — перебивали слушательницы,  — откуда же он узнал? ») «Вот то-то, что — духовидец…» И лицо у него — русское, красное, будто вся кожа содрана, волосы до плеч, одет худо-плохо, но не голодный, веселый, все загадками говорит…

Мужчины, слыша бабьи пересуды, смеялись: «Как бы этот духовидец село не поджег с четырех концов… Был бы он доподлинно поп, первым делом — шасть в самую богатую хату… А у Трехжильной и тараканам-то есть нечего… Нет, бабочки, надо его вести в сельсовет, пусть предъявит документы… Может, он разведчик от бандитов? То-то…»

«Полно зубы скалить, людям смешно,  — отвечала жена такому человеку, и другие женщины поддакивали единодушно.  — Слушались мы вас до революции,  — кричала жена, бесстрашно сверкая глазами,  — доброго от ваших приказов мало видели… — И упирала кулаки в могучие бедра.  — Ума у нас не меньше вашего, да понятия больше… Милые мои,  — обращалась она к женщинам,  — да взгляните на мою Надьку, у нее кофта на груди лопается… В зеркальце поглядит: мама, зовет, мама, за что я пропадаю? Так что же ей — до нового покрова ждать?  — И опять мужу: — Нет, почему он к тебе в хату не пошел — свинину жрать? Христос по одним богатым, что ли, ходил? Потому он у этой Анки, у дубленой шкуры, сидит, что он — красный поп, ему не свинина твоя нужна, у него забота о нашем горемычном счастье».

Человек только махал рукой, уходил куда-нибудь. К вечеру женщины собрались толпой около Анниной хаты и послали туда делегаток. Прежде чем войти, делегатки узнали от девчонки, от соседей, что Анна Трехжильная топила сегодня с утра баню (плохонькую черную баньку на задах, на берегу озера), и поп там мылся, и она дала ему покойного мужа чистую рубашку. Поп сейчас, после бани, собирается пить с Анной шалфей (в селе его пили вместо чая).

Поп сидел в голубой линялой рубахе на лавке, положив руки на стол, и — Надька не обманула — лицо у него было красное, можно испугаться, губы сладко сложены, как у медведя. Вдова жарила на лучинках яичницу; из самовара сквозь худую трубу, наставленную в отдушник, гудело синее пламя.

• » — Бросайте вы все эти глупости, Кузьма Кузьмич,  — сказала…
• » Кузьма Кузьмич боялся за одно место, где Амалия ударяет его по щеке.…
• » Алексей захрипел, прочищая горло, потом спросил: — То есть как — другой?…
• » — Типун тебе на язык, матерщинник, куродав!  — закричал на него…
• » — Ну?  — спросил он.  — Может быть, все-таки объяснишь? .. Разговаривать…
• » У костра сидели двое — мужчина и женщина. В спину им дул из степной балки…
• » — Ты керосин, что ли, продаешь?  — уже неуверенно спросила девушка,…
• » — Тихо, товарищи!  — крикнул из прикрытия Сергей Сергеевич, сидевший…
• » Вадим Петрович, положив локти на откидной столик и лицо уткнув в…
• » — А ведь только в России такие индейки,  — сказал он и выбрал себе…
• » На день позже, на юге под Сарептой, стала наступать конница…
• » В садике она обычно готовилась к урокам, читала французские романы…
• » Солнце в безветрии жгло пустынные улицы Царицына, где у подъездов с настежь…
• » С особенной силой на богатой Украине разгоралась гражданская…
• » Оформив новые назначения,  — Телегин — командиром отдельной бригады, Сапожков…
• » — А чего невеселые оба? — Характерами не сошлись,…