Содержание → 9 → Часть 9
— Говорите, где вы видели ее, что с ней случилось?
— Мы познакомились в вагоне… Екатерина Дмитриевна только что потеряла своего горячо любимого мужа…
— Это была провокация! Я жив, как видите…
Ландштурмист откинулся на стуле, маленький рот его стал круглым, галочьи глаза — круглыми, он хлопнул ладонями по столу:
— Я прихожу в этот ресторан, где никогда не бывал, сажусь за этот столик, вынимаю книжку… И — мертвые пробуждаются! Вы муж этой дамы? Она мне рассказывала о вас, и я тогда же представил вас таким, именно таким… О нет, камрад Рощин, вы не должны, вы не должны…
Запнувшись, он поджал тонкие губы и поверх очков строго, испытующе взглянул Вадиму Петровичу в глаза, полные слез. На благожелательно приподнятом носу у ландштурмиста проступили капельки пота:
— Я слезал раньше Екатеринослава, ваша супруга записала мне свой адрес. Я на этом настаивал, я не хотел потерять ее, как пролетевшую птицу. За дорогу мне удалось внушить ей некоторую бодрость. Она очень умна. Ее ясный, но мало развитой ум жаждет добрых и высоких мыслей. Я ей сказал: «Горе — это участь миллионов женщин в наше время, — горе и бедствия должны быть превращены в социальную силу… Пускай горе придаст вам твердость». — «Для чего, — она спросила, — мне эта твердость? Разве я хочу жить дальше? » — «Нет, — я ей сказал, — вы хотите жить. Нет ничего более значительного, чем воля к жизни. Если мы видим кругом только смерть, бедствия и горе, — мы должны понять: мы сами виноваты в том, что до сих пор еще не устранили причины этого и не превратили землю в мирное и счастливое обиталище для такого замечательного феномена, как человек. Позади вечное молчание и впереди вечное молчание, и только небольшой отрезок времени мы должны прожить так, чтобы счастьем этого мгновения восполнить всю бесконечную пустоту молчания…» Я ей это сказал, чтобы утешить ее… Итак, я слез и прибыл в свою часть. Ночью мы получили сведения, что поезд, в котором ехала ваша жена, был остановлен бандой махновцев, ограблен и все пассажиры уведены в неизвестном направлении. Вот все, что я знаю, камрад Рощин…
На сцене началось кабаре. Пианино и музыканта с дыбом стоящими волосами задвинули за кулисы. Появился дон Лиманадо, конферансье, московская знаменитость, хорошенький, с подведенными глазами, неопределенного возраста человек в смокинге и соломенной жесткой шапочке, надвинутой на брови.
— Поздравляю вас, господа, с германской революцией! — Он сам себе крепко пожал руки. — Только что был на вокзале. «Здрасте, — говорю я германскому обер-лейтенанту, — как поживаете? » — «Очень хорошо, — говорит он, — а вы как поживаете? » — «Тоже очень хорошо, — говорю я, — на дворе ноябрь, в соломенной шапочке холодно, а теплую я в Москве оставил, теперь не знаю, когда выручу». — «А вы купите, говорит, теплую шапку». — «Я, говорю, на шапку тысячу марок скопил, а сегодня мне за них пять карбованцев выдали». — «Ай-ай-ай», — говорит он. «Ай-ай-ай», — говорю я. Так мы с ним поговорили о том, о сем, а его солдаты на крыши вагонов лезут. «Уезжаете? » — говорю я. «Уезжаем», — говорит он. «Совсем? » — говорю я. «Совсем», — говорит он. «Очень жалко», — говорю я. «Ничего не поделаешь», — говорит он. «А в каком смысле — ничего не поделаешь? » — говорю я. «А в таком смысле, — говорит он, — что без всякого смысла». — «Ай-ай-ай, — говорю я, — а мы надеялись, что у вас этого не будет». А тут солдаты на крышах как грянут «Яблочко», — я и пошел… Кругом-то темно, ветер-то свищет, в переулках-то стреляют, а мне программу начинать, я опаздываю, на сердце кошки скребут. Я и запел.
За кулисой грянуло пианино. Конферансье подскочил, перебив ногами:
Повернувшись спиной к сцене, глядя в глаза этому странному немцу, Рощин спросил:
— Вы не могли бы дать сведения — в каком районе сейчас оперирует Махно?
— По нашим последним сводкам, Махно начал серьезно теснить отступающие австрийские и кое-где германские воинские части. Штаб Махно снова теперь находится в Гуляй-Поле…
Закладки
- » — На что волку жилет, все равно об кусты обдерет. Озорнику наука — скука.…
- » Под натиском пятой колонны всю ночь и следующий день морозовская…
- » В садике она обычно готовилась к урокам, читала французские…
- » На день позже, на юге под Сарептой, стала наступать конница…
- » Вадим Петрович тоже вытянул стакан спирту и без вкуса жевал…
- » Алексей захрипел, прочищая горло, потом спросил: — То есть как…
- » — Стой, мила душа, я здесь вылезу, в село я пешком войду, — сказал Кузьма Кузьмич.…
- » Оформив новые назначения, — Телегин — командиром отдельной…
- » — Бросайте вы все эти глупости, Кузьма Кузьмич, — сказала Даша строго.…
- » Вадим Петрович, положив локти на откидной столик и лицо уткнув в руки,…
- » Он владел собой и не в таких пустых происшествиях, все же руки…
- » Он настойчиво вертел дверную ручку, и Катю трясло от негодования:…
- » В начале ноября качалинский полк стоял в резерве для…
- » Тогда же, поздно вечером, Иван Ильич послал полковнику Мельшину записку: «Петр…
- » — Ну, сердечно, — это вы оставьте… В это время Красная Армия подошла…
- » — Другого ответа от тебя и не ждал! .. В котлован спустился…
- » Иван Ильич и Даша приехали в полк и поселились на хуторе…
- » Соседи побоялись тушить пожар, потому что, когда показался первый огонь на…
- » — Мама, кажется, все, — сказал Степан Алексеевич, — я больше не могу! Господи,…
- » У костра сидели двое — мужчина и женщина. В спину им дул из степной…